Кириллу снились в последнее время странные сны. Какие-то люди, которых он никогда не видел, — но будто бы знал всю свою жизнь. Снился маленький провинциальный городок на берегу огромного озера. В темной воде отражались синие, со звездочками, купола монастырских башенок, медленно качались старые лодки, привязанные за колышки в зарослях прибрежного камыша. И все время в таких вот снах Кирилл искал и никак не мог найти какой-то один дом — он мог до мельчайших подробностей описать и его, и скрипучую калитку, примотанную к забору кольцом из проволоки, и зеленые стены с облупившейся краской, и огромный, полусогнувшийся под тяжестью цветов куст золотых шаров. Кирилл знал откуда-то, что там, за белой кружевной занавесочкой, смотрит пристально женщина. У нее круглые карие глаза, будто переспевшие вишенки, и волосы с проседью, на прямой пробор. Женщина ждет его, Кирилла; только вот как ее зовут, зачем она ждет, — не знал. Кирилла никогда никто не ждал — за свою почти сорокалетнюю жизнь он уже привык к такому вот одиночеству и даже находил в нем какое-то удовлетворение: рассчитывать только на себя. Когда-то давным-давно Кирилла сдали в детский дом, ему было тогда полтора года. Семья, говоря сухим чиновничьим языком, оказалась социально неблагополучной. И Кирюше, наверное, повезло, что попал он из притона туда, где смог как-то выстоять, пробиться. Немногословный, сдержанный, Кирюша обладал великолепными математическими способностями. Поэтому в детском доме с ним считались и педагоги, и товарищи. Друзей-то у Кирюши никогда не было, а вот товарищей — сколько угодно.Счастливое, считал он, качество: ни к кому не привязываться. Он не давал клятв дружбы в тринадцать лет, не терял голову от любви в шестнадцать. После того как простился с детским домом, ни разу не приезжал туда навестить учителей. Может быть, так велика была его обида на родителей: однажды ожегшись, боялся, что снова предадут. А может быть, просто был он таким вот человеком, холодным, отстраненным. Мир цифр казался ему куда более привлекательным, чем мир чувств.Тем более — все у него с этими вот цифрами складывалось наилучшим образом. Сначала был лучшим учеником в классе, потом легко завоевывал первые призы на математических олимпиадах; легко поступил в один из лучших столичных вузов и окончил его с красным дипломом. К тому времени уже и работа у Кирилла имелась, работодатели ведь присматривают таких вот, талантливых и целеустремленных, и разбирают их, как говорится, еще щенками. В двадцать пять Кирилл возглавлял отдел, в тридцать с небольшим стал заместителем директора. Все складывалось наилучшим образом — квартира в столице, блестящие перспективы.И вдруг — обморок жарким летним днем, и сердце, кажется, совершает кульбит и готово выскочить из груди. Больница: прекрасная больница, вип-палата за большие деньги — платит, конечно, фирма, ведь Кирилл не абы кто, а самая большая надежда директора. Кипенно-белые простыни, влажная, то ли от испарины, то ли от непрошеных слез, подушка. Приоткрыто окно, и ветерок, славный июньский ветерок, загоняет в палату крошечные тополиные пушинки, так похожие на снег. Врачи пришли к Кириллу целой делегацией: седой доктор-коротышка, похожий на сказочного Айболита, и за ним заведующий отделением в огромных роговых очках, и высокая уверенная рыжеволосая дежурная, и толпа студентов-стажеров, все в одинаковых бирюзовых брючных костюмах и белых туфлях-кроксах без задников. Все смотрели на Кирилла с состраданием и интересом. Особенно — студенты, ну интересно им было, как живой человек, еще несколько дней назад бывший олицетворением успеха, отреагирует на печальное известие о том, что никакой он не везунчик, а очень даже наоборот. И что жить осталось — ну, как повезет; редкое заболевание сердца, и срочно нужна пересадка, а донора подобрать ох как непросто. Практически невозможно! Шах и мат. Что вы на это ответите, будто спрашивала делегация врачей.Кирилл удар выдержал. Сказал, что будет искать варианты, а деньги — не проблема. Давно уже он, Кирилл, понял, что заработать деньги можно всегда, было бы желание. И вот сейчас судьба будто бросала ему новый вызов, предлагая найти, в кратчайшие сроки, сердце на замену собственному. Кирилл вызов принял. И только ночью вдруг из мужественного бойца за свою жизнь стал снова маленьким брошенным мальчиком, сиротинкой, и плакал как малыш, и спорил с Богом, и высказывал ему претензии. «Я же смог прорваться в прошлый раз, я состоялся, я ни от кого не зависел — так почему вновь Ты унизил меня, сделал беспомощным и слабым?» — шептал Кирилл, и жалел себя, и ненавидел мир.Но утром рацио восторжествовало, как, впрочем, всегда у Кирилла. Он совершенно успокоился и начал действовать. Обзвонил, вступил в сообщества, оповестил кого надо, подсчитал собственные ресурсы, связался с руководством… И стал ждать.Донор нашелся не мгновенно, но для такой сложной комбинации — быстро. Молодой мужчина, несчастный случай на дороге, идеальное совпадение по всем параметрам, такое бывает редко.Через несколько часов Кирилл уже лежал на операционном столе и смотрел на яркие огни ламп. Вокруг него суетилась медицинская бригада, и все тот же доктор, похожий на сказочного Айболита, давал ему, Кириллу, наставления не волноваться и верить врачам-профессионалам.— Ну, и еще Ему тоже верить, — добавил вдруг доктор, подняв глаза к небу. — Все будет хорошо.Кирилл хотел было ответить, что верит он, уже очень давно, только самому себе, но неожиданно почувствовал, что говорить ничего уже не может, наркозная темнота накрыла его, утащила куда-то прочь.Доктор не обманул, все действительно было хорошо. И операция прошла успешно, сильный молодой организм Кирилла не отторг новое сердце, и восстановление шло своим чередом.Только вот эти странные сны каждый раз под утро заставляли проснуться. Кирилл смотрел в серые утренние сумерки и вспоминал те места, где только что водило его подсознание. И снова: рябь на озере, и тоненькая девичья фигурка в белом платье — загорелые руки, нос в веснушках, ослепительная улыбка. Смеется, запрокинув голову, — а у него, Кирилла, сердце страшно колотится, готово выпрыгнуть из груди и утонуть в темной озерной воде. И потом звон колоколов, и стая голубей кружит в утреннем безбрежно-синем небе. Качаются шапки золотых шаров от ветра, о, этот ветер их не щадит, и дождь тоже — после каждого дождя все сильнее клонятся они, всей охапкой, к земле.— Цветы моего детства, — говорит нараспев темноглазая невысокая женщина. — Нарисуй мне букет золотых шаров, Ванечка. Ванечка.— Какой еще Ванечка, — думает Кирилл.Колотится сердце, страшно колотится. И не заснуть уже. И слава Богу, что не заснуть. Кириллу хотелось рассказать кому-нибудь о своих переживаниях, об этих странных снах, о золотых шарах и лодках, о маленьком городке, куда звало его мятежное сердце. Но кому рассказать? Он не привык делиться таким личным. Все считали: Кирюха — боец, разыграл блестяще свой «сердечный гамбит». Чем-то, как в шахматах, пожертвовал, но в итоге вышел, как всегда, победителем.Но поделиться-то хотелось! Рассказал дворничихе тете Тоне, полной, краснолицей, хваткой. Она покачала головой, вздохнула, а потом резюмировала:— Жениться тебе надо, парень. За тебя любая пойдет, хоть ты и малахольный.Кирилл хотел рассердиться на это: «малахольный», но лишь рассмеялся. Так и знал, что никто не поймет, и хорошо, что только тетке Тоне и рассказал. Как объяснить обычными человеческими словами, что сердце не просто уже стало своим — оно как бы назначило, само себя, дирижером всего организма. И теперь вся Кириллова размеренная жизнь подчинена тому, что скажет сердце. Чужое сердце, чужие воспоминания, — от этого было больно и восхитительно одновременно.Наступила зима, и, как всегда в декабре, шли приготовления к Новому году. В богатых витринах дизайнерские елки, и девчонки на улицах все нарядные и веселые, и снег такой беспечный, бесконечный.Ой! Это Кирилл так вдруг подумал: снег беспечный, бесконечный.«Становлюсь поэтом», — невесело усмехнулся сам себе. Никогда не любил и не понимал Кирилл этот праздник — Новый год. Даже в детстве не верил в Деда Мороза, не ждал никаких подарков, не любил веселуху в виде хороводов и новогодних стишков.Такой же день, обычный день, как любой другой в году.Но сейчас отчего-то видел Кирилл другое. Видел, что зелень елок глубокая, бархатистая; а снег не белый, как всегда казалось, он голубой и розовый, и тени бледно-фиолетовые. Утром к Кириллу постучала в окно клювиком синица — маленькая желтопузая проказница. И Кирилл вдруг растрогался и с каким-то затаенным восхищением смотрел на то, как проворно, ловко прыгает птичка с той стороны окна. Откуда-то он вдруг вспомнил, что синицам нужно привесить на веревочку несоленое сало — непременно несоленое — чтобы они клевали его и согревались в мороз. Сала дома не оказалось, и Кирилл записал себе в ежедневник, где отмечал самые важные дела на день: «Купить сало».Но в этот день сало он купить не смог. Отчего-то днем ноги сами понесли его на Ярославский вокзал. Радостная толчея, оживленные люди. Толпой пробежали мальчишки. Один из них крикнул:— Скорый до Ростова!И, будто подчиняясь приказу, Кирилл послушно прошел в кассы и сказал в окошечко кудрявой уставшей женщине:— До Ростова, скорый.Та протянула билетик, равнодушно сказала:— Третий путь.А сердце радостно заколотилось, будто говорило: «Все так, все так. Третий путь, третий путь. Скорый до Ростова».Ростов — маленький городок на берегу озера Неро — оказался как раз тем местом, которое видел в своих снах Кирилл. Уютный городок, занесенный снегом. Кремль с розовыми стенами, улочки, сбегающие резво вниз, к замерзшему озеру. Кирилл вдыхал холодный воздух и не мог надышаться. В небо поднялась стая голубей и дала круг, а потом будто растворилась, улетела куда-то за серебристые купола.Прямо перед ним выпрыгнул то ли нищий, похожий на колдуна, то ли колдун, похожий на нищего. Черная спутанная борода, страшные, с безуминкой, глаза, криво сидящий треух.— Денег дай, а я тебе путь укажу, — прохрипел бородатый.— Да-да, сейчас, дедушка, — полез Кирилл за бумажником, достал купюру.— Какой я тебе дедушка, — рассердился нищий. Ловко выдернул купюру из рук Кирилла, развернулся и пошел, почти побежал прочь. Опирался на палку, она с хрустом входила в глубокий снег, а бежал, словно молодой да резвый человек.Кирилл еле поспевал за ним — а ведь доктор предупреждал, что надо беречь себя, и нагрузки давать «постепенно и адекватно».Сердце снова колотилось. С каким-то мстительным чувством Кирилл подумал:— Что, стучишь? Само напросилось.И сам себе ответил: ну до чего глупо — разговаривать с собственным сердцем и высказывать ему претензии!Или сердце так и осталось чужим? Поберечь его, в любом случае, нужно. За этим бородатым не угнаться.Кирилл остановился, перевел дыхание. Нищий, конечно, уже растворился где-то в переулках. Ни разу не оглянулся даже — явно мошенник.К Кириллу подошел кот. Толстый рыжий котяра, с янтарными умными глазами, с белой манишкой, он стал тереться о ноги Кирилла, он урчал, будто портативный трактор! Тот, прежний, дооперационный Кирилл, конечно, не стал бы гладить чужого кота: а вдруг на нем катаются блохи? Но Кирилл новый, сентиментальный, опустился перед котом на корточки, снял перчатку и начал чесать кота за ухом.— Хороший, ты хороший, ты будто апельсин в снегах, — сказал Кирилл.«Апельсин» заурчал еще громче и пошел прочь, оглядываясь на Кирилла. Будто звал его, будто вел куда-то.— Ты из этого дома, наверное, — спросил Кирилл. — Иди в дом, в тепло.Кот стоял у калитки, вопросительно смотрел на Кирилла. Кирилл машинально открыл дверцу калитки, впустил кота, немного подумал и шагнул во двор. Дорожка была нечищеная, и откуда-то Кирилл вдруг вспомнил, что лопата стоит тут же, у маленькой сараюшки. Он взял лопату и стал чистить снег — легкий, сыпучий. Пусть уж кот ходит по чищеной дорожке. Кот же прыгнул в глубокий сугроб, накрывавший куст сухих цветов — золотых шаров. Хотя кто бы сейчас узнал в этом сухостое золотые шары?Кирилл чистил снег и не видел, как отодвинулась осторожно белая занавесочка на окне, как за ним наблюдает пристально исплаканная седая женщина.Уже год нет ей покоя — ни одного дня без слез, без чудовищной тоски, без чувства вины. Зачем тогда рассердилась она на своего сына, своего Ванечку, что он долго не приезжал к ней? Знала ведь: Ванечка учится, талантливый художник Ванечка, может быть, даже великий. Был бы. Если б не сел тогда в попутку с пьяным водителем, не помчался к ней по скоростной трассе.А что теперь? Одиночество, вечное одиночество. Незачем жить, не для кого жить. Вот только, пожалуй, рыжий кот Юрасик держит на этой земле. Ванечка так любил кота и этот дом.А сегодня она чувствовала, будто произойдет какое-то чудо. Новогодний снег, густо падающий с предыдущего вечера, скрывал все беды, всю грязь, предлагал начать писать судьбу с чистого листа.Снег шел все сильнее, и женщина с глазами-вишенками забеспокоилась: что-то давно не видно кота Юрасика. Отодвинула занавеску, выглянула в окно, и вдруг увидела, как молодой мужчина чистит дорожку от снега. Совершенно точно это был незнакомый ей человек, повыше, чем ее Ванечка, и темноволосый, и одет по-другому. Откуда же это странное чувство, будто она знает его всю жизнь? Любит его больше всего на свете.Выбежала на крыльцо, легко, совсем по-девчоночьи. Крикнула сорвавшимся вдруг голосом:— Ванечка!Кирилл резко обернулся и смотрел на нее, эту женщину из своего сна. Колотилось радостно сердце: она, она! Невысокая, седые волосы на пробор, пуховый платок на плечах. Горькая складка у губ. «Я не Ванечка, я Кирилл» — хотел было сказать. Но сказал совсем другое:— Мама! Я вернулся. -сообщает vm.ru #Золотые #шары #или #Сердечный #гамбит Перейти на сайт Вечерней Москвы
